Симфония - Страница 29

Мертвенно-бледный, сидел в глубоком безмолвии.

«Ну, а смерть?» – вопрошал Мусатов.

«Смерть – это перевод жильца из комнаты № 10000 в комнату № 10001, если на то имеются надлежащие бумаги», – сказал грозовой Петр, очнувшись, восстав из мертвых.

Висячая лампа медленно потухала, когда лакей во фраке принес господам по стакану чаю с баранками.

«Может быть соединение между Западом и Востоком?»

И ему в ответ Петр-Гроза: «Какое тут соединение: ведь Запад смердит разложением, а Восток не смердит только потому, что уже давным-давно разложился!»

«Но кому же улыбается будущее?»

Тут произошло маленькое затруднение: сущность вещей схватилась руками за свои сползающие кальсоны и присела от изумления; потом, стуча рукой по высокому лбу, качала укоризненно головой: «Эхма!.. Что ж ты, батенька?.. Проник в наши тайны, а не знаешь азбучной истины!»

Потом она вылила графин холодной воды на голову Мусатову, приговаривая: «А негр?.. А негр?»

«Так негр», – сказал пророк совершенно упавшим голосом, оправляя волосы, мокрые от воды.

«Негр, негр! Конечно, негр!.. Черномазый, красногубый негр – вот грядущий владыка мира!»

Тут Мусатов уронил голову на стол и замер в порыве пьяного отчаяния.

Забавный толстяк читал новую лекцию невидимым.

«Я разрезаю живот… Вытаскиваю и прочищаю кишки… Отрезав нужный мне кусок кишки, я сшиваю отрезанные концы,

и дело в шляпе», – восторженно закончил он свою лекцию, а уже его попирал босоногий Петр, шепча лихорадочно: «Опять за старое, седой греховодник!»

Но толстяк жалобно умолял: «Голубчик Pierre, разрешите мне выкрикнуть еще только один ужасик!»

На что Петр сказал в каком-то буревом затишье, не предвещающем ничего хорошего: «Молчи, и не обнаруживай старые язвы!»

Но этого уже не слышал Мусатов, сбегая с лестницы.

Он шептал: «Что это, Господи? Что же это такое?»

Он чуть не сшиб с ног черномазого негра, который гордо шел вдоль освещенной улицы в изящном цилиндре и с иголочки одетый.

Любопытный негр посмотрел по сторонам и нагло думал: «Где же Москве до Чикаго!»

Под влиянием этой гнусной мысли губастая рожа улыбалась.

И над этим Содомом слетались грозные коршуны на смрадную падаль, радуясь желанному омертвению.

А босоногие чудаки после ухода Мусатова мирно сидели за столом. Каждый помешивал ложечкой в стакане с чаем.

Над их головами образовалась странная особенность: это была пара настоящих рожек, выросших Бог весть почему и откуда…

Толстый говорил худому: «А ты искусник, а ты обманщик, а ты лгун, Петенька?»

При этом он хихикал.

Но его веселья не разделял Петр, ворча: «Пожалуй, он догадается, в чем сила… Ведь они – хитрые…»

Мне кажется, что вы увидели бы, господа, двух, которые сидели на могилах.

Оба были высоки, худы и сутулы; борода одного развевалась по ветру, а из-под черных, точно углем обведенных, ресниц грустно смотрели серые глаза.

Другой был в зимнем картузе и золотых очках.

Один сказал другому: «Мне, Барс Иванович, все-таки жаль Мусатова, несмотря на его гордыню и самонадеянность!»

А другой закричал: «Ээ! Да нельзя же, Вла-ди-мир Сер-ге-е-вич, спускать им всякую нелепость!

«Ведь мусатовские выводы – это выводы сапожника!»

Быть может, это мне показалось, господа, и среди могил стояла только тоскующая красавица в бесслезных рыданиях, с вечными четками и в черном клобуке…

Ночью все спали. Бедные и богатые. Глупые и умные. Все спали.

Иные спали, скорчившись. Иные – разинув рты. Иные казались мертвыми.

Все спали.

И уже белый день сердито просился в окна. Казалось, что это был новый призыв к переутомленным. Побуждение к новому ломанью.

Утром звонил колокол, потому что окончилось веселье и надвигалось великое уныние.

На рынках продавались сушеные грибы, и была мягкая слякоть.

С крыш капала сырость. Зловещее небо грозилось туманной весной.

В кабинете сидел знаменитый ученый, развалясь в кожаном кресле, и чинил карандаш.

Белые волосы небрежно падали на высокий лоб, прославленный многими замечательными открытиями в области наук.

А перед ним молодой профессор словесных наук, стоя в изящной позе, курил дорогую сигару.

Знаменитый ученый говорил: «Нет, я не доволен молодежью!.. Я нахожу ее нечестной, и вот почему:

«Во всеоружии точных знаний они могли бы дать отпор всевозможным выдумкам мистицизма, оккультизма, демонизма и т. д. Но они предпочитают кокетничать с мраком…

«В их душе поселилась любовь ко лжи. Прямолинейный свет истины режет их слабые глаза.

«Все это было бы извинительно, если бы они верили в эти нелепости… Но ведь они им не верят…

«Им нужны только пряные несообразности…»

Молодой профессор словесных наук, облокотись на спинку кресла, почтительно выслушивал седую знаменитость, хотя его уста кривила чуть видная улыбка.

Он возражал самодовольно: «Все это так, но вы согласитесь, это эта реакция против научного формализма чисто временная.

«Отметая крайности и несообразности, в корне здесь видим все то же стремление к истине.

«Ведь дифференциация и интеграция Спенсера обнимает лишь формальную сторону явлений жизни, допуская иные толкования…

«Ведь никто же не имеет сказать против эволюционной непрерывности. Дело идет лишь об искании смысла этой эволюции…

«Молодежь ищет этот смысл!»

Знаменитый ученый грустно вздохнул, сложил перочинный ножик и заметил внушительно: «Но зачем же все они ломаются! Какое отсутствие честности и благородства в этом кривляньи».

Оба они были не правы.

В чистенькой комнатке протоиерея, отца Благосклонского, золотобородый пророк разливался в жалобах.