Симфония - Страница 30
- Предыдущая
- 30 / 32
- Следующая
30
Сюда он прибежал бледный и растерянный, и батюшка Иван держал его холодные руки.
«Что это, батюшка, что это такое? Это не было ни сном, ни действительностью?
«Сердце мое кровью обливается, и я весь горю огнем!»
Тихо склонялся белый священник над головой ужасающегося. Ласкал своим синим взором, взором ребенка.
Молча гладил его золотые кудри, сердце аскета болезненно сжималось от этой старческой ласки.
А ласковый батюшка вопрошал шепотом: «Сильно ли ты любишь ее?»
И – растерянный ребенок – он поверял батюшке свои обманные грезы, как другому ребенку, старому и невинному.
На дворе была тающая слякоть, и от пасмурных туч лицо священника казалось морщинистым и желто-зеленым.
«Но что же это такое было вчера? Кто они? Неужели наяву происходят такие ужасы?»
Тут батюшка весь понурился, точно уличенный в провинности. Казалось, он был обвит чуть видным, туманным флером.
Наконец, он сказал, тряхнув кудрями, безнадежно махнув старенькой рукой: «Не пытайся углубляться, вопрошая, что сие?
«Все бывает… Но об этом нужно молчать…
«Разве я не вижу, что все мы летим куда-то с головокружительной быстротой!
«Разве я не понимаю, что это означает!
«Вот и сейчас: разве ты не видишь, что между нами есть что-то наносное, вредное, ужасающее!»
Аскет посмотрел на понурый образ старика, подернутого туманным флером; старик тревожно схватился за шейный крест.
Посмотрел кругом золотобородый и понял, что не все было, как следует.
Они молча взглянули друг на друга, и Сергей Мусатов прошептал: «Так и наплывает… Так и наплывает отовсюду!»
Они молча перекрестились, и батюшка прочитал: «Да воскреснет Бог!»
Потом усадил отец Иван Сергея Мусатова и тихонько вел речь об общих тайнах:
«Теперь, когда ты в несчастье, а душа твоя сгорает от любви, они кружатся над тобой невидимым облаком, ужасной тучею, вгоняя в отчаяние, развертывая свиток ужаса…
«Люби и молись: все побеждает вселенская любовь!»
Немного сказал Иоанн о вселенской любви, ничего не принимая и не отвергая, но от этих слов повеял белый ветерок, разогнал ужасную стаю.
Вместе с белым батюшкой они стояли на тающей мостовой, повитой мрачным туманом.
Батюшка отправился служить вечерню, а Мусатов нанял извозчика и поехал домой, намереваясь уложиться и сегодня же вечером укатить к брату, Павлу, сгорающему от пьянства в деревне.
На перекрестке двух улиц извозчик остановился, потому что развернулась похоронная процессия.
Везли усопшего столоначальника в последнее убежище.
Скончался Дормидонт, раб Божий, после непродолжительной, но тяжкой болезни.
Так проходило гробовое шествие, которое открывал служитель похоронного бюро без шапки.
Он держал в своих руках маленький образ, обернутый белым полотенцем.
День угасал, как печальная свеча.
«Мне скучно… Эта жизнь меня не удовлетворяет…
«Я улыбаюсь, как кукла, а душа просит того, чего нет, но что могло бы быть, да не вышло».
Сказка разрыдалась у окна, поднося к синим очам надушенный платочек.
И молчал поникший кентавр, в огорчении кусая ногти.
Он делал все зависящее, чтобы развлекать любимую жену.
А она рыдала у окна, шепча: «Скучно, скучно!» Машинально смотрела, как на улице дворники счищали грязную слякоть.
На улице зажгли фонарь… И вот сверкнула в чудных волосах ее бриллиантовая звезда…
И она походила на священное видение.
День угасал, как печальная свеча.
Вдоль снежных равнин протянулся рельсовый путь, Вдоль рельсов бежал поезд.
В вагоне было холодно. Мусатов сидел, закутавшись в шубу.
Перед ним возникала сказка. Она язвительно смеялась ему в лицо своими коралловыми губами, а он шептал: «Люблю…»
За перегородкой в соседнем отделении говорили двое.
Один кричал: «Не говорите… Мы кое-что знаем, кой-чего ожидаем… Интересуемся Евангелием…»
Другой возражал: «Чепуха…»
Мистические выходки озлобили печать. Либералы, народники и остатки былых марксистов, соединившись, разгромили своих малочисленных противников, опираясь на общественное мнение.
Одна статья обратила на себя внимание, и автор ее стал популярен.
Она была озаглавлена: мистицизм и физиология… И мистики не нашлись, что возражать.
До того огорчились они, узнав о бегстве Мусатова из Москвы, видя угасание новоявленной звезды.
Один только Шиповников, санкт-петербургский мистик, поднял брошенную перчатку и ответил заметкой, которая начиналась и оканчивалась словами: ну так что ж?
Приходили новые времена.
Новые времена не приносили новостей. Бог весть затем волновались.
Над Москвой чуть было не разразилось ужасное бедствие.
С товарным поездом приехала в Москву старушка. Выйдя на площадку с корзиной в руке, она остановила обер-кондуктора и вытащила из корзины черного петуха.
На вопрос изумленного кондуктора, что это значит, ответила: «В прошлом году некто видел соя: отверзлись в церкви трижды Царские врата, и выходили трижды оттуда петухи: белый, красный и черный.
«Белый означал урожай, красный – войну, а черный – болезнь.
«Мы ели хлеб, мы дрались с желтым монголом, а теперь мы будем умирать…»
Вредная старушка была удалена из Москвы, а про петуха забыли.
Он стал бегать по Москве, и с тех пор начались чумные заболевания.
Но энергичные меры пресекли ужас.
Вечером была заря. Небо было малиновое… Беспредметная нежность разливалась по всей земле.
На Воронухиной горе стоял некто спокойный и знающий, подняв воротник ватного пальто: на нем была надета фуражка с кокардой.
- Предыдущая
- 30 / 32
- Следующая